Борясь с дремотой, она снова открыла глаза в тщетной надежде, что слабость отступит. Голова ее невыносимо болела, в ушах стоял звон.

В комнате стало совсем темно… «Или я уже сплю?» — подумалось вдруг Люсьен. Молодая женщина попыталась сфокусировать взгляд на кистях балдахина, но ей это не удалось, и она перевела взгляд ниже. Вдруг тяжелые занавеси балдахина взметнулись и опустились, словно вскинутые внезапным порывом ветра. Люсьен попыталась отвернуться, но не смогла. Там, в темноте словно бы кто-то стоял и смотрел.

Взгляд был пристальным, очень пристальным и… голодным.

Он вновь пришел — этот сладкий кошмар, этот сон, и на сей раз Люсьен потянулась ему навстречу с бесстыдной радостью в сердце.

Осознавая греховность происходящего, она тем не менее не противилась горячим, настойчивым поцелуям, губы ее стали податливыми, соски напряглись. Прикосновения незримых ладоней были легчайшими, но обжигали кожу и горячили ей кровь. Она подалась под тяжестью приникшего к ней тела и ахнула, задыхаясь от слез. Ощущение было настолько реальным, что где-то в глубине ее гаснущего сознания промелькнуло подозрение, что все это всего лишь очередной изуверский розыгрыш Эшила… Но вряд ли, где ему, усмехнулась Люсьен. Ее бросало то в жар, то в холод, и она все резче двигала бедрами, вся выворачиваясь навстречу тому, кто безраздельно властвовал ею. Внезапная боль, через мгновение сменившаяся серией сильных экстатических спазмов, была столь сладостной, что она закричала, а потом обмякла и провалилась в гудящую мглу. Она растворилась в ней — свободная, бестелесная, подобная музыке, уже затухающей, но продолжавшей звучать и звучать. Вибрации виолончели, зажатой между колен, были ничем в сравнении с этим сладким, упоительным, окрыляющим сердце восторгом. Ее тело медленно колыхалось, погружаясь в дремоту и тишину.

Люсьен очнулась от холода — смятые простыни не согревали, а одеяло валялось, наверное, на полу. Действие наркотика ослабевало. Голая, окоченевшая, она ощущала себя совершенно разбитой, вдобавок к тому ее начинало мучить чувство вины. Она понимала, что в глазах церкви подобный сон не меньший грех, чем сам адюльтер. Согрешивший в помыслах становится прелюбодеем. Так, во всяком случае, говорил ее духовник. Измена есть плод похотливости, а похоть входит в семь смертных грехов. Сгорая от стыда, Люсьен перекрестилась и, отыскав одеяло, завернулась в него. Она опять попробовала помолиться — и опять не сумела. Воспоминания, которые она пыталась выбросить из головы, отзывались сладкой истомой, вновь пробуждая в ней чувственность. Тело сопротивлялось, и исполненные суровой чистоты примеры из жизнеописаний святых мучеников преодолеть этот барьер не могли.

Мысли Люсьен все еще путались, когда дверь распахнулась, и, к ее изумлению, в спальню вошел Эшил де Кресси.

— Добрый вечер, сударыня. Надеюсь, я вас не потревожил? — спросил он, окидывая жену насмешливым взглядом.

— Эшил? — пробормотала Люсьен, покрываясь испариной. Она поплотней закуталась в одеяло и затихла, не понимая, что мог означать этот странный визит.

Де Кресси подошел к кровати.

— Вставайте, мадам, подъем! Внизу ожидают гости. Их следует встретить как подобает.

В интонациях его голоса крылся какой-то подтекст. Де Кресси повелительно вытянул руку. На пьяные шуточки это не походило. Да он и не был особенно пьян.

— Вставайте, мадам, — повторил Эшил.

Люсьен страдальчески сморщилась.

— Эшил, я не одета. Вы что, хотите покуражиться надо мной?

— Мадам, к нам пришли гости. Они в нашем доме. Будет чрезвычайно невежливо, если вы к ним не выйдете. Вставайте и не упрямьтесь, все ждут только вас!

Он сдернул со спинки стула халат и швырнул его женщине.

— Этого будет довольно. Накиньте его, сударыня, и пошли.

Люсьен протянула руку к халату, лихорадочно соображая, как поступить. Внутренний голос подсказывал ей, что внизу замышляется нечто ужасное, и что Эшил ее от этого ужаса не защитит.

— Поторопитесь! — рявкнул Эшил, и лицо его исказила гримаса. — Час близится. Время не ждет.

— Нет! — отшатнувшись, воскликнула женщина.

Она понятия не имела, какого часа ждет ее муж, но могла поклясться, что ничего хорошего он ей не сулит. — Уходите, я нездорова. Извинитесь там за меня.

— Это наши гости! — Эшил попытался взять себя в руки и снизошел до уговоров. — Они хотят познакомиться с вами. Особенно Сен-Себастьян. — Он ткнул пальцем в халат. — Одевайтесь, мадам. Мое терпение иссякает.

— Нет, — покачала головой Люсьен.

Эшил, сжав кулаки, затрясся от ярости.

— Ты моя жена и должна мне повиноваться, — зашипел он, как дикий рассерженный кот. — Ты сделаешь все, что я прикажу. Ну же!

Люсьен была и так уже порядком напугана, но после этих слов страх молодой женщины перешел в ужас, и все у нее внутри словно оборвалось. Она швырнула в мужа подушку, затем другую, хорошо понимая, что это не остановит его, а лишь разозлит еще больше. Тут ей под руку подвернулся тяжелый флакон с духами, стоящий на тумбочке у изголовья кровати, она ухватила его и метнула в оскаленное лицо. Флакон разбил Эшилу бровь. Он покачнулся, скривившись от боли, но через миг опомнился и кинулся к ней.

Люсьен увернулась, вскочила с кровати и без колебаний распахнула окно, выходящее в сад. Спальня находилась на втором этаже, однако это ее не смутило. Эшил был уже рядом, она бросилась вниз. В лицо ей ударил холодный ночной воздух.

Голоса. Они доносилась, как сквозь туман Люсьен поняла, что не разбилась насмерть, а только оглушена. Она пошевелилась и почувствовала острый приступ боли в плече — то ли перелом, то ли вывих. «О виолончели теперь придется забыть», — пришла ей в голову нелепая мысль. Второй мыслью было, что надо бы послать за врачом.

Голоса зазвучали громче, из мрака сада выдвинулось размытое пятно света. Заметив приближающихся мужчин, Люсьен пожалела, что падение ее не убило. Она знала, что церковь считает самоубийство одним из самых тяжких грехов, она понимала, что ей следует благодарить Господа за спасение и за предоставленную возможность муками искупить греховность ночных нечистых видений. Но шаги приближались, и она жаждала лишь одного — немедленно умереть.

— Вот она! — воскликнул торжествующий голос.

Люсьен подняла веки и увидела высокого пожилого мужчину с серыми выпуклыми глазами и немигающим взглядом змеи. Из-за спины незнакомца высовывался Боврэ.

— Жива, кажется. Черт побери, Сен-Себастьян, вам везет! Значит, обряд все-таки состоится?

Тот, кого назвали Сен-Себастьяном, коротко усмехнулся. У Люсьен пересохло во рту.

— Мы еще должны убедиться, девственна ли она. Поднеси-ка фонарь поближе.

Он опустился на колени рядом с Люсьен и бесцеременно раздвинул ей бедра.

— Нет, нет, нет, — зашептала она, сжимая колени. Это было невозможно, чудовищно. Это, конечно же, сон, а не явь!